«Всё забудется, когда случится что-то похуже»: честные воспоминания журналистки о дне крушения боинга в Казани

Я Юля, журналист портала 116.RU, и 10 лет назад, в этот самый день, я не только хваталась за голову, как и все остальные казанцы, которые узнали о крушении самолета с Иреком Миннихановым на борту, но и много писала об этом по долгу службы. И сегодня, в годовщину трагедии, изменившей жизнь не только родственников 50 человек, погибших в тот роковой день, но и всего Татарстана, вспоминаю, как развивались события 17 ноября 2013 года.

Это было воскресенье, я училась на пятом курсе в Казанском федеральном университете, уже много лет работала в разных редакциях, и это был мой первый полноценный выходной за долгое время. Приятные посиделки с друзьями, с которыми слишком давно не виделась, три журналиста в одной комнате с рассказами про тяжелые трудовые будни, предстоящие экзамены и дипломные работы.

Удивительно, но еще 10 лет назад мы не особо сидели в социальных сетях, по крайней мере, это не было всей нашей жизнью, как бывает у современной молодежи. Самым ходовым был «ВКонтакте», и то пользовались мы им больше ради личных переписок, а не узнавания новостей.

— Пишут, будто бы самолет упал, — внезапно проговорил мой приятель и посмотрел на нас взволнованно. — Мне брат написал, что в казанском аэропорту разбился самолет.

Да нет, бред какой-то, не может быть. Именно такие мысли первыми пришли мне в голову. Мы уже пережили «Булгарию» пару лет назад, это было страшно и волнующе, но, казалось, это самое ужасное, что могло случиться в любимом городе, с людьми, которых мы могли знать. После столь сильных потрясений почему-то поначалу кажется, словно всё самое плохое уже случилось и мы защищены от других масштабных трагедий. Ну не может молния ударить в одно место дважды. По крайней мере, не так скоро.

Я поняла, что мы втроем сидели в каком-то непонятном ступоре, до конца неспособные признаться самим себе в том, что это может быть правдой. Через пару минут мне написала коллега: «Юль, самолет упал, ты далеко от аэропорта?» Пришлось поверить.

Пока я ждала, что редакция решит с вызовом такси, пока редактор выяснял, пускают ли вообще посторонних в аэропорт, мы с друзьями монотонно обновляли страницу поиска новостей об упавшем самолете. Узнали, что это боинг. На борту было много человек. Никто не выжил.

Почему-то мы с подругой начали синхронно плакать, поначалу тихонько всхлипывая, а затем заревев в унисон. Всё казалось таким нереальным. Друг искал списки погибших, и мы надеялись, что не увидим в них знакомые фамилии.

— Прикиньте, на борту был Минниханов! — внезапно заорал приятель. — Да не, наверное не тот. Однофамилец.

— Конечно, президент не мог лететь вместе со всеми, — согласилась подруга.

— Стоп, И. Минниханов. Не Р. Уже хорошо. Хотя у него сына зовут вроде Ирек, нет? — новые вводные нашлись уже через пару секунд.

— Разве мог сын президента лететь вместе со всеми? Да ну, бред какой-то. В Татарстане Миннихановых — каждый второй, это однофамилец точно, — заключила я.

Приехало мое такси, я рванула в аэропорт. По дороге обсуждали с водителем, как будем пробираться к терминалам, если дорогу вдруг закрыли. Он тоже уже был в курсе произошедшего, много рассуждал о том, мог ли кто-то на борту спастись. Разрешила себе надеяться, что выжившие будут.

К моменту, как я добралась до аэропорта, там уже вовсю бегали коллеги из других изданий, толпы людей, как я потом узнала, родственники погибших, представители разных ведомств, эмчеэсники. Дикая галдящая толпа, никого внутрь, естественно, не пускали.

Очень четко различался плач какой-то женщины, я ее не видела, но слышала, и от этого звука сердце внутри сжималось. Она выла, как раненый дикий зверь, и было сразу понятно, что ей озвучили не самые хорошие новости.

«Они все умерли!» — подскочил ко мне знакомый из другого издания, огорошив с первой фразы. — Там было то ли 40, то ли 50 человек, должны вот-вот списки вывесить точные, все всмятку.

Меня не напрягала такая формулировка, за годы работы в СМИ, когда ежедневно пишешь о том, как кого-то убили, переехали или сожгли, чувствительность к чужим трагедиям притупляется. Но это был другой случай, всё происходило в режиме реального времени, на моих глазах, причем в каких-то колоссальных масштабах. Пришлось прикусить губу, чтобы не разреветься еще раз. Плач женщины на фоне стал тише.

Дальше события развивались слишком стремительно. В какой-то момент то ли сотрудник аэропорта, то ли МЧС приклеил белый лист бумаги на дверь. С фамилиями тех, кто был на борту рейса Москва — Казань. Обычный белый лист, который для собравшихся оказался страшнее ядерного оружия. Мужчины в шапках, заплаканные женщины и журналисты водили пальцами по списку, тряслись и словно отпадали от него в шоковом состоянии. На борту погибли 44 пассажира.

Рядом со мной высокий молодой человек обнимал пожилого мужчину, который начал задыхаться от шока. Они ехали кого-то встречать, видели взрыв, только что узнали, что их родного человека больше нет.

— Иди к ним, спроси, кто у них разбился, — подтолкнул меня коллега.

— Нет, у них горе, я не могу их тревожить. Ты не видишь, что ли, у человека шок, может, он жену потерял! Или ребенка! — возмутилась я. От одной только мысли, что придется вторгаться в личное пространство скорбящего мужчины, у которого буквально пару часов назад рухнул весь мир, меня затошнило.

— Скажи ему, что всё будет хорошо, — просто пожал плечами более опытный журналист и направился к плачущей девушке поодаль от нас.

Ощущение, что всё уже никогда ни у кого не будет хорошо, плотно стояло в воздухе, напряжение можно было резать ножом. Люди плакали, обнимались, садились на землю, обхватив головы руками. Всех трясло крупной дрожью, вокруг было очень шумно, где-то внутри аэропорта были слышны крики сотрудников МЧС и низкий гул, врезавшийся в мою память и разрывающий барабанные перепонки 10 лет назад.

Я впервые видела столь откровенную, неприкрытую скорбь людей, которых просто поставили перед фактом, что их родные погибли. Они ехали с радостью, а уезжать приходилось в глубокой печали. Это были ни с чем не сравнимые часы отчаяния в казанском аэропорту.

Я не помню, как добиралась домой, как набирала текст, не припоминаю, как ложилась спать. Мое потрясение не шло ни в какое сравнение с эмоциями родственников погибших, но еще пару недель после той страшной ночи я, 21-летняя студентка, вздрагивала каждый раз, когда кто-то упоминал крушение боинга.

А говорили много, все вокруг, Казань погрузилась в бесконечное обмусоливание подробностей случившегося. Больше всего рассуждали о сыне президента. Как он оказался в одном самолете с простыми людьми? Почему не полетел на частном? Он же только женился, скоро должен был стать отцом... А как Рустам Нургалиевич это всё переживает? Главы Татарстана, кстати, не было в ту ночь в аэропорту, по крайней мере, журналисты его не приметили. Был Рифкат Минниханов, дядя погибшего Ирека, хмурый, напряженный, быстро проскочивший мимо толпы без слов.

История долго не хотела отпускать город и информационное поле третьей столицы. И от этого было еще более тошно. Каждую неделю появлялись всё новые и новые подробности трагедии, а еще слухи и домыслы.

— Это всё забудется, когда случится что-то похуже, — задумчиво произнес мой редактор однажды.

И он был в чем-то прав. Тогда его слова меня напугали, очень уж не хотелось, чтобы произошло что-то хуже крушения самолета и массовой гибели людей. Но он не ошибся в том, что в жизни каждого, даже косвенного участника тех событий, а каждый казанец был им, если находился в городе 17 ноября 2013 года, позже случилось что-то похуже. И мы всё забыли. Или захотели забыть, стереть из памяти тот жуткий день. И жизнь пошла своим чередом.