Кафка и махорка. Как живет и умирает Новый Бурец — село, в котором арестовали за убийство вернувшегося с СВО вагнеровца

Здесь мне цитировали Кафку и ухмылялись парадоксам бытия, хохоча над сожителем беременной коровы. А вокруг простиралось сельскохозяйственное предприятие «Русь». Это село Новый Бурец. Оно попало в новости после убийства жительницы соседнего города и ареста вагнеровца, а одна из свежих могил отмечена желто-красным вагнеровским венком.

В пять вечера на улице пустота. На магазине висит табличка «Режим работы: 8–19». Дергаю дверь — закрыто. Замечаю уже другое расписание: оно напечатано на листе А4 и закреплено на скотч чуть выше уровня глаз. Сегодня до 15.

По диагонали стоит Дом культуры — одноэтажное здание с деревянной крышей. Двери открыты. Заглядываю внутрь в надежде если не найти людей, то хотя бы проскользнуть в туалет: от Казани до Нового Бурца почти четыре часа на машине. От ближайшего к селу города, Вятских Полян, сюда можно добраться и на автобусе, но ходит он три раза в неделю. Если интересно, то в понедельник, среду и пятницу.

Перед сценой с двумя российскими флагами стоит стол, накрытый бордовой скатертью. За ним сидят преподавательница и двое школьников. Все трое смотрят очень доброжелательно, но ровно до тех пор, пока я не говорю, что приехала за репортажем.

— Мы заняты: репетируем к 9 Мая. Если кого-то найдете на улице, кто согласится…

Киваю с улыбкой, но внутри содрогаюсь. На улице я была ровно минуту назад и точно знаю, что вряд ли там кого-то найду.

— А в туалет можно зайти у вас?

— Налево, на улице.

Немного задерживаюсь за дверьми. Сразу за ними на стенде висит прейскурант на платные услуги. Демонстрация кино и мультфильмов — 30 рублей за билет, дискотека — 30–80 рублей, занятие в тренажерном зале — 30–50 за час. Самого тренажерного зала, правда, тут нет.

Со стороны сцены слышится начало репортажа телеканала «Вятские Поляны»: «Пасмурным воскресным утром обеспокоенные жители села собрались в здании местного Дома культуры, чтобы получить пояснения от полиции и местной администрации о сложившейся ситуации…»

После возвращения служившего в ЧВК «Вагнер» Ивана Россомахина прошло почти две недели. Сейчас он под арестом: после пяти суток за хулиганство его задержали за убийство. Жительницу Нового Бурца, которую Россомахин убил в 2020 году, местные называют тетей Таней — всегда без фамилии.

На улице вижу мужчину в резиновых сапогах.

— Я уже в городе живу, не здесь, сюда только на выходные к бабушке приезжаю, — нехотя отвечает он. Говорит, что уехал из Нового Бурца сразу после окончания школы. Разговор сворачивается, не успев толком начаться. По его словам, о жизни в селе он «особо не знает».

— Ничем не могу помочь, — бросает он и уходит внутрь ДК.

Позже мне объяснили, в чём дело: в общем чате жителей настойчиво просили не беседовать с журналистами. Все три дня, что я тут, меня будут просить выключить диктофон или не называть имя. Что делать, не знаю.

Стучу в ворота, под которыми виден собачий нос. Должен же этот нос кто-то кормить? Спустя пару минут за забором раздаются шаги и ворчливое: «Да тихо ты». Дверь открывает парень в рабочем камуфляжном костюме и высоких галошах.

— Да я не живу здесь, к матери приехал. Ничего, кроме магазина и колхоза, тут нет. Школу закрыли, садик — тоже.

Колхоз — это сельскохозяйственное предприятие «Русь». Как говорят жители, тут работает большая часть села. Популярность объясняют просто. Во-первых, в «колхозе» достойная по местным меркам зарплата: доярки получают тысяч 30. Во-вторых, больше работать негде. Мужчины часто уезжают в город или на вахты.

В доме поблизости дверь тоже открывается. К нам подходит еще один мужик, потом присоединяется еще несколько: кто шел по делам, кто с рыбалки. Выбегает и «нос» — совсем молодой пес с черной свалявшейся шерстью.

— Как зовут?

— Собака.

— Что, так и зовут?

Хозяин смотрит на собаку задумчиво.

— Шарик. Как еще его звать-то?

Мужчины садятся на корточки и продолжают разговор уже так. Я смущаюсь: мне сесть рядом или продолжать стоять? Решаю пока не присаживаться.

У Дома культуры останавливается незнакомая местным машина.

— Журналисты, что ль?

— Ну. Мы ж теперь знаменитые. Скабеева-то приедет? — один поворачивается ко мне. — Вот они [по телевизору] орали про «Эдельвейс», видели? Что на Украине так бригаду назвали, типа как в вермахте. А Ваня [Россомахин] в Вятских Полянах в военно-патриотический клуб ходил. Знаете, как назывался? «Эдельвейс».

Полюбопытствовала потом — до сих пор работает. Государственное, кстати, учреждение.

— Много в селе вообще людей живет?

— Этот пустой дом, этот пустой, тут дачники… Человек двести всего, да? Помирают пенсионеры-то. Людям вообще свойственно умирать. Четыре основные бумажки у нас есть: свидетельство о рождении, свидетельство о регистрации брака, свидетельство о разводе и свидетельство о смерти. И всё, хана. Поэтому мы тут самые молодые практически, хотя уже песок вон сыпется.

В переписи за 2010 год в Новом Бурце насчитали почти 350 с лишним человек. Под подготовленной для суда характеристикой на Россомахина подписались около 150. Как говорят местные, почти все.

— Парадоксы бытия! — мой собеседник разводит руками. — Вам бы с Витасом пообщаться, да он сегодня так запировал, что вставную челюсть потерял.

Витаутасу Антановичу 80 лет. Работал в Воркуте на шахте, а потом, как вышел на пенсию, переехал вместе с женой в родной ей Новый Бурец. Желто-зеленый деревянный дом он построил сам. В нём есть несколько больших комнат, но сейчас Витаутас обитает в основном в бывшей летней кухне. Говорит, больше всё равно не надо. Жена умерла от болезни, сын утонул.

— Колбасу нарежь, угости хоть гостя, — кивает Витаутас. Он сидит на кровати, застеленной колючим шерстяным одеялом. На кухне всё близко: перед ним стоит стол, а прямо за столом — холодильник.

По левую руку от Витаутаса лежит гора лекарств. У него целый список диагнозов, один из которых — онкологический. Мой вчерашний знакомый, Слава, ходит колоть деду уколы. Другого выхода нет: уколы нужно делать каждый день, а фельдшер умерла от ковида. В город не наездишься: такси туда-обратно стоит почти полторы тысячи.

По «России 1» идет передача про ремонт. Рассказывают, какая классная получилась в московской квартире лаундж-зона.

В комнате еще двое. Назовем их, скажем, Петр и Юра. Последний достает колбасу из полупустого холодильника.

— Ты где ее [украл]? У нас такой нет.

— Привез.

— [Поври] мне тут.

Витаутас и Юра постоянно переругиваются, но глаза у обоих добрые.

Петр, оказывается, младше меня. Он, как и многие, работает на вахте: «В колхозе на тракторе можно заработать 20–25 в посевной. А зимой… Зимой ходи пинай первичные половые признаки за минималку —10–15».

В комнате дымно. Дед курит махорку, набитую в сигаретные гильзы. Рядом с упаковкой лежат обычные сигареты, но с каким-то незнакомым названием. Достаю из рюкзака две пачки «Парламента», которые принесла «к чаю».

— О-о-о-о-о… — смеется Юра. — Видал, че? Дневная зарплата доярки. Одну пачку мне, как хочешь.

На столе стоит водка и две пыльных рюмки. Одна, как выясняется, мне.

Когда-то, когда были силы, Витаутас гнал самогон. Дела шли успешно. Одиннадцать дней — двенадцать с половиной литров готово. Одна бутылка — 200 рэ. За последние несколько лет, кстати, такса в Новом Бурце не изменилась. Точек вот стало меньше: было четыре, стало две. Кризис.

— Любому человеку нужен какой-то выброс энергии, — Юра затягивается сигаретой, выглядывает в окно. Многие из соседей Витаутаса сидели. Да и в целом в селе сроком никого не удивишь.

Мы быстро переходим к теме смерти. Того намотало на трактор, этот повесился. Иногда мрачные концовки поджидают там, где не ждешь. Например, в воспоминаниях о бывших клиентах «точки», которые не любили отдавать долги.

— Одна набрала на четыре тысячи с чем-то. Когда пенсию получила, надо было отдавать, так она приходит, руки трясутся. Я говорю: «Если жалко, так не пей». И не продавал больше. Сейчас умерла уже.

Витаутуса перебивает Юра. У него своя версия.

— Да при чем тут... Она же жаловалась, что над ней издевались, [насиловали] толпой племянники, а ей 80 лет. Ей говорят: «Иди пиши заявление». А она: «Боюсь».

От таких разговоров у меня кружится голова. Видимо, перехватив взгляд, отвечают:

— Да [жуть]. Был такой писатель Кафка, так он такие вещи описывал. Щас бы из гроба встал и [очень удивился]. У него материала было бы [чрезвычайно много]. Не надо тебе ни корреспондентов, ни газеты. Вот просто летописание Нового Бурца.

Здание бывшей новобурецкой школы находится от дома Витаутаса минутах в пятнадцати. Сейчас там работает только библиотека, а школьников возят на уроки в деревню Средняя Тойма. Последние несколько месяцев всё вроде стабильно: нашли нового водителя автобуса. Прошлого забрали в первые же дни мобилизации. Пришлось детям учиться по WhatsApp, а в школу ездить три раза в неделю на рейсовом автобусе.

24-летний Кирилл (имя изменено) школу успел окончить. Когда он выпускался из девятого класса (а десятого и одиннадцатого в селе не было), вместе с ним школу оканчивали трое. Двое уехали работать на вахту: Алексей — в Москву, а второй одноклассник — на Север. Третий погиб в армии и со службы вернулся в гробу. Иван Россомахин учился на несколько классов старше.

Следующая остановка — магазин, куда не получилось попасть вчера. Меня провожают местные. Заблудиться было бы сложно, но так спокойнее.

Магазин в Новом Бурце один, поэтому продается там сразу всё: еда, шампуни с порошками, тетрадки, постельное белье. Макароны — сразу в больших пакетах, килограмма по полтора. В центре помещения стоит стол. Наверное, чтобы укладывать покупки. На столе лежат два распечатанных объявления:

«Уважаемые жители села, просим оказать материальную помощь на приобретение материала для изготовления маскировочных сеток. Сдавать в администрацию»;

«Кто желает исповедоваться и пособороваться, подать записки о здравии и об упокоении, прошу записаться в администрации. Цена соборования приблизительно 500 рублей + свеча. Если наберется не менее 10 человек, батюшка Анатолий приедет сюда (в библиотеку)».

Одежда расположилась на вешалке у окна. В основном, кажется, женская. Футболка — 500 рублей, халат — 900. Я разглядываю ассортимент, в магазине появляется покупатель — невысокий худощавый парень в шапке.

— Две водки.

— Говорила тебе, больше надо брать! — продавщица смеется.

— Да, блин…

Поразглядывав еще пару минут витрины, выхожу на улицу. Парни ржут и снимают хозяйственные перчатки: у каждого надето по одной.

— Видала персонажа? Это Толик (имя изменено. — Прим. ред.). Мы знаешь почему перчатки-то надели? Он руку тянет здороваться, а сам телок беременных трахает. Чего смотришь так? Серьёзно! Видели уж не раз в колхозе.

— Почему беременных-то?

— Так другие лягаются.

Оба взрываются от смеха.

Здание администрации находится неподалеку: как раз между магазином и Домом культуры. По сравнению с соседним зданием, бывшим детским садом, выглядит очень ухоженно. Перед входом на газоне выложены белые треугольные камни.

Связаться с главой Нового Бурца оказалось самой нетривиальной задачей. Трубку Любовь Владимировна не брала, остался без ответа и стук в ворота. На помощь пришли гуляющие пенсионерки. Узнав, что нужно, они сразу набрали номер и передали телефон — ответили сразу же.

— Никакой информации предоставлять не буду, — отчеканила Любовь Владимировна. На нет и суда нет. Я попрощалась и вернула «раскладушку» владелице.

— Он убил-то? Мы раньше каждый день гуляли. Теперь боимся. У нас были убийцы, так они возвращались, и никто не боялся.

Никакой новой информации про убийство нет: только сухой релиз от Следственного комитета. Полиция после внезапной откровенности еще перед арестом Россомахина молчит. Основатель ЧВК Евгений Пригожин выразил сожаление по поводу того, что «он совершил преступление», и посоветовал сообщать его организации об агрессивном поведении бывших заключенных: «Мы пришлем свою рекрутскую группу, аккуратненько под белы рученьки его заберем и отправим на фронт».

Перед поездкой думала, что буду задавать какие-то вопросы и об Иване. Сейчас поняла — незачем. Пустынные улицы, прибитые на окна пружины от советских кроватей, ругань сквозь забор, и никто не приглашает зайти.

Светлану и Елену (имена изменены. — Прим. ред.) я тоже ни о чём особо не спрашиваю. Нам идти в одну сторону, вот мы и идем.

Уже через несколько минут телефон Светланы звонит. Она берет трубку и отходит подальше. Когда возвращается, Елена сразу уточняет:

— Что, сказала рот закрыть?

Пауза.

— Да.

Обсуждали мы, к слову, секретное: как часто подруги ходят гулять на речку и какие книги они последний раз брали в библиотеке.

С главой Бурца все-таки встретились. Разговора не вышло: Любовь Владимировна сразу спросила, есть ли у меня разрешение на то, чтобы здесь ходить, и пообещала поставить в известность «район»:

— Сейчас на данный момент у нас всё хорошо в населенном пункте. Социальные проблемы — это наши внутренние проблемы. Хватит здесь ходить и что-то писать. Таких сёл в округе — от и более. Где такая же инфраструктура, такой же социальный разлад, что ни школы, ни детского сада. Что, только у нас такие проблемы?

Перед отъездом я постучалась в дом, визит в который откладывала до последнего. Здесь живет мать второго вагнеровца, Ивана. Он тоже ушел туда из колонии, только Россомахину оставалась десятка, а Ивану — меньше года. Друг другу были почти что родственники.

Навстречу вышла уставшая женщина с тихим голосом. Пригласила зайти. Над диваном висит рамка с подписью Пасечника: «…Иван Владимирович воевал за свободу и независимость Луганской Народной Республики. Пал смертью храбрых на поле боя, проявив мужество и отвагу».

Елена говорит — не знала, что Иван заключил контракт. Рассказал внук соседки, который тоже отбывал в колонии-поселении в поселке Рудничный: «Он сообщил, а я не вникла, что это правда. Потом услышала, что он уже погиб. Они созвонились [до этого], и Ваня сказал: «"Я никому не нужен и теперь пойду"».

Похоронен он здесь же, в Новом Бурце. Как говорят местные, «в березках». Могила Ивана стоит на краю кладбища, уже перед самым забором. Но у креста лежит вагнеровский желто-красный венок.