«На складе трупы штабелями лежали»: ребенок войны из Татарстана — об отце-стрелке и ужасах того времени

Нашу героиню зовут Валентина Павловна, в этом году она отпразднует свое 88-летие. А 22 июня 1941 года маленькой Вале исполнилось всего 7 лет. А еще в этот день началась война. О своем детстве наша героиня вспоминает с печалью. Голос дрожит, а из глаз катятся слезы. Публикуем монолог Валентины Павловны в память о каждом, кто подарил нам мир.

Тогда, в 1941-м, я вместе с братом Николаем и родителями жила в селе Кузнечиха. Маленькая изба, печка и скромный быт. Тогда так жили все. Известие о начале войны застало моего отца Павла Степанчева за работой. Он был из тех людей, кто никогда не брал отпуск или выходных, и даже мой день рождения не стал исключением. Когда папа вернулся с поля домой, на столе его ждал не праздничный ужин, а повестка. Повестка на войну.

Ох и горьким взглядом он тогда окинул семью. На следующий день мы его уже провожали на фронт. Он знал, за что шел сражаться, за Родину. На войну папа попал рядовым стрелком. В 1942 году уже носил звание сержанта. В том же году он получил первое ранение. Рана, по меркам медицины того времени, была серьезной — пуля повредила нерв левого бедра. Так отец попал в госпиталь, где провел около года. За это время туда привозили бесчисленное количество солдат. Кому-то врачи так и не смогли помочь, кого-то отправляли домой инвалидами.

Мой отец выбыл из госпиталя годным к стрелковой службе. Поэтому его опять отправили на фронт. Служил он в Ленинграде, рассказывал, однажды приставили его и других солдат охранять склад. Сказали, секретный, но что внутри — не говорят. Ну отец мой любопытный был, пробрался на склад и ахнул — трупы гражданских штабелями лежат. Кто от голода умер, кто от болезней.

Через два месяца отец вновь оказался в госпитале — открылась рана на бедре. После этого он уже не смог восстановиться, поэтому был отправлен в родное село, к семье, к нам. Он тогда пришел на костылях, а нога его была вывернута под неестественным углом назад. Новость, что он вернулся, застала нас с Николаем, когда мы были на улице. Соседи тогда кричали: «Валька, бегите домой, у вас отец с войны вернулся». Я больше никогда в жизни так быстро не бегала. Бегу, задыхаясь, и плачу от счастья. Пришел. Живой.

Хоть я и была тогда маленькой, а что с войны не возвращаются, понимала. Мой брат Николай был совсем ребенком. И отца первое время после войны не признавал. Даже боялся: что за незнакомый дядя пришел к нам в семью. О войне папа тогда не рассказывал. Да и после, когда я выросла, не любил вспоминать, что ему пришлось пережить.

Хоть папа и вернулся с фронта, наша жизнь легче не стала. Одежды не было, еды не было, было только стремление жить. И жили. Огород сажали. В основном засаживали коноплей и картофелем, потому что больше ничего и не было. Из конопли муку мололи, делали пряжу и масло. Каждый вечер натирали картофель на терке, смешивали с горстью этой муки — и в печь. А по итогу синие лепешки получаются, ножом их режешь, а они блестят.

Помню, траву ели. С поля у дорог. Немытую в рот клали и жевали, несмотря на хруст песка. Умирать от голода не хотелось. А есть тогда нечего было не только людям. Волки тогда прям по деревне гуляли. Тощие, голодные. Помню, однажды возвращаемся с отцом из поля с сеном, а на дороге волк сидит. Они тогда даже людей не боялись.

Топили мы в войну и после мало, заслонку печки задвигали рано, чтобы в доме потеплее было, поэтому я часто угорала. Зимой мама не топила печь вовсе для того, чтобы клопов и вшей в доме убить. А летом она всегда обкладывала матрацы, на которых мы спали, полынью на ночь, чтобы насекомых отгонять. Спали тогда на полу, все вместе.

Страшное было время, конечно. Вам не представить. Снимешь в бане рубашку, а в каждой складке вошь сидит. Чесотка тогда была ужасная. В школе дети сидят, а у каждого меж пальцев расчесанные болячки. Да, несмотря на войну, дети ходили в школу.

В ней тоже, помню, не топили. В зимние месяцы мы обучались прямо в верхней одежде. Уроки тогда были короткие, а перемены длинные, чтобы ребята могли побегать и хоть немного согреть пальцы, которые от мороза едва держали карандаш. А весенним днем 1945-го, когда мы пришли в школу, нас там ждало известие об окончании войны. Ребят тогда отпустили с уроков. И все мы побежали по домам. Улыбаемся, поздравляем друг друга. Но в некоторые семьи отцы так и не вернулись.

После войны началось еще более темное время. Началась карточная система. Отец с вечера занимал очередь за хлебом. Там же и ночевал. А с утра мама будила меня и отправляла к отцу стоять. Еды на всех впрок не хватало, а после войны в деревне было много беженцев. Люди приезжали в Кузнечиху из более крупных городов — боялись бомбежек. Вещей у этих людей не было. Скитались по деревне в лохмотьях, голодные, просят помочь хоть чем, а нам самим есть нечего. Некоторые из них после окончания войны вернулись в город, конечно, но кто-то остался в нашей деревне.

После войны в нашей семье родилось еще 2 ребенка — мои сестрички Нина и Вера. Тогда мы перебрались в город Куйбышев, которой позже переименовали в Болгар. Несмотря на периодические боли в ноге, отец всегда работал, сколько его помню. И надзирателем в тюрьме, и в местном учебном заведении, и в лесхозе, и на нефтебазе. А ведь он даже в школе не был, письму и грамоте во время ликбеза научился. Многое выпало на долю моего отца. И вагоны по ночам разгружать приходилось, чтобы образование мое оплатить и остальных детей содержать.

А учиться я хотела всегда. Когда окончила школу, собралась в Казань — в институт поступать. Ни денег, ни одежды теплой не было. Помню, зимой ходила в осеннем плаще и резиновых сапогах. Однажды приехала к родителям, а отец мне свой тулуп отдал. Говорит, в городе тебе нужнее. Всегда самое лучшее детям давал.

Никаких конфет тогда тоже не было. Однажды из дома я повезла в Казань банку меда. По дороге разбила. Как мне тогда жалко было! Но мы с соседками мед не выкинули. Клали его в чай, размешивали хорошенько, чтобы стекло на дно чашки осело, и пили.

И это наша семья пережила. Я выучилась, вернулась в родной город. И больше никогда не покидала отца. Папа прожил 94 года. И до последних дней сохранил рассудок. И всё работать ему хотелось. Сидит, смотрит на руки и говорит: «Вот руки есть, а делать ими ничего не могу». За храбрость, стойкость и мужество он получил 11 медалей, 2 ордена и знак фронтовика.

Эх, сколько было, и всё прошло. Много чего еще рассказать могу, но одно буду твердить всегда: ничего мне не надо, только мирное небо.