«Это чо же за Россия! С праздником, мужики!» Журналист провела ночь в наркологии

День защитника Отечества в нашей стране начинается 22 февраля — с момента, когда где в обед, а где с утра мужчинам-коллегам накрывают стол. Именно в этот вечер редактор «Чита.Ру» Екатерина Шайтанова оказалась в читинском наркологическом диспансере.

Здесь купируют острые состояния. Вариантов не очень много: или привезла скорая с психозом или судорогами, или привезли родные, поняв, что происходит что-то ненормальное. Или пришел сам — надо же как-то останавливаться.

Можно всё то же самое, но на коммерческой основе. Считается, что люди платят за анонимность, но фактически они платят за то, чтобы не поставили на учет. Чаще всего деньги не пациента, а родственников, и их хватает на сутки-двое. Самое бюджетное лечение здесь обойдется в 7350 за первые сутки, дальше за каждые следующие — 2800. Коммерческая деятельность в наркологических диспансерах регламентирована приказом Минздрава, чтобы у гражданина было право выбора.

В новогодние каникулы, кстати, некоторые успевают пройти этот цикл дважды: начать пить, потом лечь прокапаться, потом еще раз начать пить, потом снова прокапаться перед тем, как выйти на работу.

— Более состоятельные лечатся в частных клиниках?

— Самые состоятельные капаются на дому, — говорит мне завотделением Анастасия Павленко, она сегодня дежурант. — Все-таки у людей складывается такое мнение касательно наркологии, что это как клеймо какое-то. Дома покапаться — ничего страшного. А в наркологии побывать — кошмар вообще.

На дежурстве два врача: один ведет анонимный прием и контролирует стационар на 95 коек. Перед особенно народными праздниками лучше иметь порядка 20 свободных.

Второй врач, сегодня это Виктор Днепровский, дежурит на обычном приеме и отвечает за наркологические экспертизы. Когда горячо, ему хоть разорвись. Мы с ним будем всё время перемещаться из кабинета приема в кабинет экспертиз.

Я сразу попадаю на экспертизу. Если на ней подтвердится опьянение, на учет не поставят, но в базу занесут. Эта информация будет учитываться при столкновении с наркологами в будущем.

— Раньше были здесь? Выпивали? Когда последний раз?

Евгений не был, выпивал только что, в машине у ППС, у него вообще бутылка в кармане, о чем он доверительно и сообщает интересующимся.

— Пластина в голове есть? — смотрит врач на заживший затылок.
— Нет пока, — оптимистично отвечает Евгений. — Можно, я присяду, а? Мне тяжело стоять.
— Не, постой, брат, — ласково придерживает его полицейский.

Допустимый показатель — 0,16 миллиграмма алкоголя на один литр выдыхаемого воздуха. Сколько показывает прибор после кваса, кефира, виноградного сока, интересует меня.

— Ноль, — пожимает плечами врач. — Это всё легенды.

Сколько денег тратится на освидетельствование одного пьяного? Бухгалтерия простая: только что тут стояло пять экипажей. Обследование каждого пациента длится полчаса: в трубочку по регламенту надо дуть два раза с перерывом в 15 минут. Пятый экипаж в полном составе, 3–4 человека, будет два часа ждать своей очереди. Потом сотрудники погрузят своего подопечного в машину и увезут по месту жительства. Выпишут протокол, потом будет суд, штраф составит 500 рублей. Оштрафованный его с огромной долей вероятности не заплатит.

— Откуда их берут? Я перестал спрашивать, — говорит Днепровский. — Откуда угодно: жена вызвала, соседи позвонили, дебоширил в кафе, валялся на земле, пришел к отделению полиции и упал на капот уазика.

Женя, кстати, приткнулся в углу в тамбуре и перестал реагировать на внешние раздражители. «Женя-а-а-а, Евгенииииий, — кричат ему пэпээсники. — Женя, продуться надо». Нет ответа. «Женя-а-а-а-а», — аккуратно пихают его в ботинок. Нет ответа. Полицейские вызывают скорую.

— Ну а вы не волнуетесь за него? — спрашиваю я.
— Пока нет. Не упал, состояние не критичное, пойдемте на прием, там скорая приехала.
— Погодите, так а что с Евгением-то, мы не дождемся?
— Это может несколько часов занять.

На приеме парень лет 30. Медсестра уже измерила давление, пульс, сатурацию, сняла ЭКГ. Пришел сам. Говорит — хочет одыбать (прийти в себя) перед вахтой.

— Сколько дней пьете?
— Ща около недели бухаю.
— Сегодня выпивали?
— Да.
— Когда?
— Вот перед тем, как к вам пойти.

Мне кажется, это максимально тупо. Но потом мне объяснят логику: «Выпью, наберусь храбрости и пойду».

— Судимость есть?
— Несколько.
— Ну основная?
— 162-я («Разбой». — Прим. ред.).
— Курите?
— Курю.
— Какой стаж?
— Лет 20.
— Мочились нормально?
— Я не помню, я же бухой был.
— Вставайте, спиной поворачивайтесь, вдох-выдох, — врач смотрит на монитор с результатами ЭКГ. — Проблемы с сердцем были?
— Нет, но хотел проверить.
— Проверьте.

Вахтовик одевается. В помещении жарко, но он кутается в свитер.

— На отметку к наркологу ходите, сниматься с учета?
— Нет.
— Почему?
— Вахтой работаю.
— Ну вот выпивать когда-то есть время, а прийти к наркологу — нет? А смысл лечения тогда какой?
— Я же говорю — хочу одыбать.
— Так одыбать-то до вахты, чтобы на вахту поехать нормально?
— Чтобы на вахту поехать нормально.
— В реабилитацию поедете?
— С удовольствием, хоть куда.
— Лечиться от 3 до 6 месяцев.
— А, не, это долго.
— А вы думали сколько? Вы пьете запоями уже сколько лет?
— Не знаю. Ну, очень давно. Как работать начал.
— В реабилитационном центре психотерапевт-психолог работает, это не за один-два раза решается.
— Нет, не поеду.

Календарь простой: январь, конечно, самый сезон. И в марте, и в мае еще бывают такие, которые на вопрос «сколько дней пьёте» отвечают: «С 31 декабря». Потом сразу Сагаалган — тоже работы много, традиционные гендерные праздники, потом летом чуть проще. В том смысле, что никто не замерзает на улице. Потом «картошка». Дальше в глобальном смысле снова Новый год.

— А что, сегодня уже был кто-то у вас на приеме? Я думал, я один такой.
— Было бы хорошо, если бы вы были один такой на весь край.
— Ну тогда у вас работы бы не было.
— Мы бы пережили.

Виктор Сергеевич пишет историю болезни. Она традиционно для современной медицины пишется и в бумажном, и электронном виде. Я выглядываю в тамбур, там полицейские с Евгением дождались скорую. Теперь они все вместе его тормошат. Фельдшер мерит давление, сахар, сатурацию, переспрашивает, как всё было.

Я кошусь в документы, год рождения — 78-й. 45 ему, конечно, не дашь. Я бы сказала, что под 60.

— Он, главное, ходил, разговаривал, потом сел и загрузился, — объясняет розовощекий пэпээсник.

После 10 минут безуспешных попыток на полу растягивают носилки, сваливают на них Евгения, увозят в дежурную больницу.

Благополучных — ну, условно благополучных — пациентов, конечно, больше. Они с жильем, с родственниками, им есть куда выписываться. Но всегда есть те, которым, по сути, некуда идти. И они курсируют из одного стационара в другой. В наркологии полечились, потом в первой городской, с каким-то обморожением. На каком-то этапе вся жизнь у них заключается в том, чтобы выпить, попасть в стационар.

Теперь на приеме Серега. Так, он откликается на вопрос «Вас как зовут?». Сереге под 60. Визуально он выглядит как пьяный: глаза шальные, движения раскоординированы, от громких звуков подпрыгивает. С Сереги обильно льется пот, на окружающих он смотрит с подозрением.

Выясняется, что Серегу привезли из спецприемника. И он не пьяный, он в алкогольном психозе. По-научному — делирий. По-простому — белая горячка.

Его задержали и посадили на 15 суток, таким образом выдернув принудительно из запоя. На вторые сутки Сереге начали мерещиться кошки, мыши, коровы, музыка заиграла в ухе.

— Вы сколько времени пили?
— Около пяти месяцев.
— Сегодня число какое?
— Двадцать шестое февраля, — на четыре дня в будущее промахивается Серега.

В кабинете специфический запах — ну, без деталей будем считать, что немытого тела. Я думаю, что, наверное, за него медикам дают молоко.

— ЧМТ-то когда была?
— Не помню. Ну, 7 месяцев назад примерно. Или в октябре. У меня, вообще-то, сердце остановилось! Я очнулся у вас в реанимации.
— Пластину почему не стали ставить?
— Надо было документы собирать, а я в загул ушел.

Серегу отправляют на УЗИ в дежурную больницу, что-то там надо посмотреть в животе. Через пару часов вернут, оформят, зафиксируют — он опасен для себя и окружающих, у него галлюцинации, ему вдруг голоса в голове скажут кого-то убить? Добавят снотворного, чтобы «перезагрузить» мозг, купируют острое состояние. Будут лечить дней 10–14. Потом выпишут и вернут в спецприемник досиживать свои сутки.

— Это вторая стадия, — объясняет мне врач. — Толерантность к алкоголю, может выпить много. К сожалению, если пациент перенес делирий, такие запои у него всегда будут им заканчиваться. Но ничего их не останавливает, бесстрашные люди.

Меня будут спрашивать потом, было ли мне страшно в наркологическом. Мне не было. Пока к нам не спустилась завотделением Анастасия Павловна и не рассказала, как люди сходят с ума от алкоголя:

— Часто и родственники не всегда могут оценить ситуацию. Им кажется, что он просто немножко странный. А мы понимаем, что он в психозе. Может быть, он вообще один живет. Запросто может дома сумасшедшим ходить, пока кто-нибудь — не знаю, соседи — не обратит внимания. А потом галлюциноз уже становится хроническим, который длится месяцами. Они же почему с ума сходят? Они не спят. И на высоте бессонницы начинаются вот эти когнитивные нарушения. Так можно стать инвалидом.

А на экспертизу тем временем привезли бездомного.

Вообще, масштабы работы на экспертизе регулируются исключительно силовиками. Если есть чей-то рейд, можно работать до утра. Если рейдов нет, то по количеству привезенных можно примерно прикинуть количество экипажей в городе: все они привезут по одному человеку, и, скорее всего, по второму не привезет никто. Бездомный сегодня — 11-й.

(При этом количество водителей на освидетельствование в сутки уменьшилось прямо пропорционально количеству камер в городе. Экипажей не стало, привозить некому. Пить меньше, конечно, никто не стал).

Он дует в трубочку, сложив руки, как оперный певец — залюбуешься. Руки черные, и, если смотреть только на них, можно подумать, что это красивый белозубый темнокожий. Распевается, потом наденет шляпу, возьмет саксофон и пойдет танцующей походкой на вечерний концерт под открытым небом. И девушки будут кричать ему слова одобрения на его языке и падать в объятия.

Полицейский настроен гораздо менее романтично: «Можно ему руки помыть, а то все бумаги заляпает?»

Следующим люди в штатском (это наркоконтроль) заводят тщедушного, но очень независимого мужичка. Начинается рутина проверки: ноги вместе, руки перед собой, закройте глаза, дотроньтесь до носа, повернитесь пять раз вокруг себя, следите за молоточком, найдите на листе числа от 1 до 25.

— Вы какие-то вещества употребяли сегодня?
— Сейчас алкоголь употреблял, а до этого дня три каннабис курил.
— Кровь на ВИЧ сдавать будете?
— Да у меня просто вен нет.
— Помочиться-то можете?
— Канешна! — с какой-то даже гордостью соглашается наркоман и кивает наркоконтролю. — Хочешь за понятого?

За дверью в это время начинается концерт: «А-а-а-а, а я просто шел! А они! А я шел к мамке! Деньги ... (нецензурно. — Прим. ред.). А-а-а-а, праздник же, 23 Февраля! Отпустите». Следом звуки возни, потом какой-то треск.

— Что за звук? — поднимаю я голову на врача.
— Шокер, — подсказывает мне наркоман.

Теперь на пороге мужчина в расцвете лет. Выглядит он вполне прилично, глаза сверкают, нос с горбинкой, двухцветный пуловер, ботинки на толстой подошве. Если бы не джинсы с подозрительным пятном, растекающимся по задним карманам, можно было бы усомниться в том, что это он орал в тамбуре.

Перед лицом системы все эти люди ведут себя по-разному. Этот обижен на полицейских, заботливо поднявших его с проезжей части, и демонстрирует лояльность врачу. Вытянуть руки? Хорошо! Крутиться вокруг себя? Конечно, уважаемый! Он принимает боксерскую стойку и дует в трубку так, что она вылетает и падает. Пытается поднять ее с пола и снова дунуть, но эти движения уже слишком сложные для него.

— Кровь на ВИЧ сдавать будете?
— Я чо, больной!?
— Не знаю, — невозмутимо заполняет документы врач. — Я просто спросил.
— Это чо же за Россия! — орет он из туалета. Полицейский смотрит на меня со сложно передаваемым выражением лица. Я на полицейского — с сочувствием. — Я бы поехал на Украину, если бы не болел! Я горняк, я проходчик! Мне 50 лет! А вы тут щенки все! Деньги … (нецензурно. — Прим. ред.), а говорите: «Потерял»! Я на вас в суд подам!

На выходе горняк пытается пожать руку Виктору Сергеевичу. Тот аккуратно отодвигается: «Нет, у вас руки грязные». Берет спирт, выходит за ним: «Пойти ему на них хоть пофышкать, в кровище всё!»

— Тебе что, вломить? — продолжает блажить полиции мужик. — Я в шахту пошел, а вы все где были, щенки?
— Я в университете учился, — насмешливо отвечает ему полицейский. — Потом в армии был. А ты в 50 лет с мамкой живешь. (Снова звуки возни в тамбуре). Сиди, не дрыгайся.
— Короче, меня на работу больше не берут? — покорно возвращается он в кабинет дуть второй раз. — Выходит, алкоголик, тунеядец?

Подуть снова выходит не сразу. Это, кстати, не самая простая задача даже для трезвого человека. Надо дуть долго, плавно, будто механически накачивая воздушный шарик. Если не получается — это называется фальсификацией выдоха. Считается за положительный результат.

— О, красавчик, всё, — радуется за горняка полицейский, будто это не его костерили последние полчаса.
— Домой его повезете? — уточняет Виктор Сергеевич.
— Не, в отдел. Так он на проезжей части валялся. — Пэпээсник растопыривает руки, показывая, как именно.

— Бывает, и могут в лицо залезть, — комментирует мне нарколог, когда все уезжают. — Спиной не надо поворачиваться и вообще контролировать ситуацию. А вот настоящие СВОшники чаще бывают нормальными. Некоторые не говорят даже об этом. Но некоторые — пальцы веером.

Такое дежурство, только суточное, а не как у меня, одна ночь, для врача стоит 8 тысяч рублей.

На часах 23:40, и это первая передышка за вечер. В закутке торопливо ест медсестра Наташа: «Я только обедаю, не до обеда было».

33-летний паренек, привезенный на прием, похож на Есенина. Такая же всклокоченная грива светлых кудрей и голубые глаза.

— Вас не было здесь раньше, я бы вас запомнил, — смотрит он на меня. — По косичкам. Пожалуйста, можно, я подойду потрогаю? Ну пожалуйста?

Его положат в стационар. От реабилитации «Есенин» сразу отказался, поясняет мне врач. Слишком долго, слишком строго, как в армии. Слишком не для него. Пообещал пойти к районному участковому наркологу. Так можно сняться с учета: наблюдаться два года при отсутствии обострений. Никаких ограничений не будет.

К двум часам ночи привозят Евгения — слава богу, вполне себе живого. Инсульт исключили.

— Я в больнице говорю: «Может, вы его у себя оставите?» Они говорят: «У нас уже один есть такой», — рассказывает фельдшер скорой врачу.

— Вас откуда берут таких, — ворочает хрупкая медсестра его ноги на кушетке.
— С улицы, — бурчит он. — Нет, документов нет. В кармане справки есть, о судимости.
— Когда освободились-то?
— Четыре дня назад.
— Бесплатно будете ложиться? — поддразнивает его фельдшер.
— Бесплатно.
— Смотрите, на учет поставят.
— Без разницы.
— Лечиться будете?
— С удовольствием.
— Сколько дней пьете?
— Пятый.

Несмотря на внешнюю невозмутимость, у врачей в наркологии считывается забота. В отношении пациентов, которые не заботят сами себя, она на контрасте выглядит чем-то волшебным.

— Тебе пластику надо делать, рубец на спине не заживает.
— Я знаю. Мне доктора говорили в больнице.
— А что не делаешь?
— Нет возможности.
— Пьешь постоянно?
— Нет, просто возможности нет.

Из диалогов в приемном отделении можно писать книгу.

— Образование — среднее?
— Высшее сварочное образование.
— Женаты?
— На данный момент нет.
— Дети есть?
— Официальных нет.
— Так, в данное время не работаете?
— Почему? Работаю.
— Работаете? — вслух удивляется врач, поднимает на мужчину глаза.
— Работаю. ООО (Евгений произносит название организации). Сварщик.
— Как ты, Женя, пьяный работаешь? Ты же себе сваришь что-нибудь.
— Уже сварил.

Время — начало третьего. В изоляторе прорезиненный зеленый матрас, такая же подушка, на окне решетка с замком. Сегодня это — мое пристанище.

Мне заботливо выдали постельное белье — можно лечь, ноги хоть вытянуть. «Ложитесь, ложитесь, пока никого не привезли». Я отрубаюсь мгновенно, успев подумать, что этажами выше помытые, облаченные в пижамы, расфасованные по палатам спят принятые сегодня. У части из них, как вот у Евгения с высшим сварочным образованием, будет официальный больничный.

В 7 утра в изолятор заглядывает Виктор Степанович: «Доброе утро, там уже работа кипит, и экспертиза, и скорая приехала».

Мужика привезли гаишники, и ему повезло — он не отрицает, что выпил в ночи две кружки пива: «Да мы могилу копали на кладбище, близкий приезжает с СВО». Но прибор опьянения не показал 0,90 миллиграмма. На всякий случай его отправляют сдавать анализ на наркотик, он спокойно сдает, и видно, что, скорее всего, ничего не будет.

— Мне что-то сейчас грозит? — уточняет он.
— По нашей линии, наркологической, если в моче наркотиков нет, — ничего. С ГИБДД вы уж сами разбирайтесь.

А дедушка без пальцев в приемнике на большинство вопросов сквозь зубы отвечает: «Не знаю». На груди у него крестик на шнурке. Из-под штанов торчит памперс. Ноги черные от некроза.

— Сейчас где находитесь-то, знаете?
— В клинической.
— В наркологии вы сейчас находитесь. Запой-то был?
— Не знаю.
— Алкоголь выпивали?
— Да.
— Сколько дней подряд?
— Не знаю.
— С ногами-то давно проблемы?
— Не знаю.
— Сейчас ничего не беспокоит?
— Ничего.
— А почему дома не остались тогда?
— Не знаю.
— Живете-то с кем?
— Не знаю.

Под это «не знаю» кончаются дежурные сутки, и я выхожу из здания. В мутном утреннем небе гаснут фонари. 8 утра — время той самой пересменки, когда никого никуда не привозят, меняются скорые, экипажи полиции.

Я вспоминаю, как вахтовик вечером считал, что он один такой, но тогда у врачей не было бы работы. И думаю, что они бы действительно это пережили.