Николай Морозов, режиссер-документалист: «И тогда я начал искать подходы к Хайдеру»

Шок. Такое впечатление на всю страну произвели фильмы Николая Морозова в конце восьмидесятых. Камера вторглась в область запретного, впервые в СССР осмелившись показать портрет участника молодежной группировки крупным планом. Без прикрас: кадры, вошедшие в историю, набирались в судах, травмпунктах, моргах.

Но самой знаковой (абсурдной и жуткой одновременно) оказалась сцена с синхронно танцующими на дискотеке в ПТУ гопниками – не люди, роботы! Вы могли видеть эти кадры, даже не зная ничего о Морозове и его кино: чаще всего черно-белая хроника тех лет, демонстрируемая в криминальных передачах по федеральным каналам, имеет именно казанскую прописку.

И сейчас, двадцать лет спустя, автор лент «Страшные игры молодых» и «Крик. ПТУ не с парадного подъезда» решил вернуться к теме организованной преступности. Почему? Об этом и о том, как снималось кино, вошедшее в золотой фонд отечественной документалистики, Морозов рассказал сайту 116.ru.

«Кто тебя вообще пустил в морг снимать?!»

– Николай Алексеевич, задам вопрос, который вертелся у меня на языке во время просмотра ваших фильмов. Материал даже по нынешним меркам выглядит жестко, как же ТАКОЕ можно было показать в конце восьмидесятых?! Неужели вам совсем не чинили препятствий «сверху»? Да и герои ваших фильмов, наверное, не горели желанием засветиться таким вот образом.

– Откровенно сказать, не было бы перестройки, ни шиша бы у нас не получилось! Потому что везде мы вызывали раздражение и натыкались на препоны. Правда, тогда не могли уже сказать: «Не пущать!» Тогда нас пытались везде переубедить. Начиная с Казанской студии кинохроники, где я работал. Вы не представляете, насколько надо быть уверенным в своей правоте, чтобы переубедить не только директора студии, но всю редакцию!

Нам было проще, потому что первые три фильма про молодежную преступность снимались как специальные выпуски киножурнала «На Волге широкой». И только последний («Крик. ПТУ не с парадного подъезда») считался документальным фильмом в полном смысле этого слова. В первом случае добро на производство давала сама студия, во втором – минкультуры, Госкино. Поэтому добиться запуска фильма в производство было не очень сложно, если ты на самом деле горишь идеей и можешь убедить людей, что она того стоит.

А вот когда уже все приближалось к концу, когда они видели, что получили с этого своего разрешения, хватались за головы: «Как ты можешь? Кто тебя вообще пустил в морг снимать?! И как ты мог проследить преступника до суда, а убиенного – от морга до похорон?!» Всё это настораживало и заставляло руководство студии заниматься редакцией. И снова приходилось убеждать, доказывать…

– Какие-то эпизоды зарубили вам?

– Сейчас уже не помню.

– Значит, ничего серьезного не выкинули. Иначе вряд ли забыли бы.

– Редактировать и что-то там выбрасывать они (Редакторы киностудии. – Прим. авт.) не вправе были, потому что не жили этой темой – раз. Второе: они знали, что я все это делаю в тесном контакте с МВД. У нас каждый рабочий день начинался с того, что я звонил Тесису Савелию Овшеевичу, в то время начальнику уголовного розыска, и мы с ним обсуждали, какие эпизоды сегодня снимать и кто мне будет в поддержку выделен. Зная беспредел этих отморозков, выходить без прикрытия мы не были вправе. Потому что там мы подвергали опасности не только свою технику, но и жизни всей съёмочной группы. В какие-то моменты мы даже перегружались в машины милицейские. Чтобы не подвергать опасности наших водителей. Они элементарно отслеживали, и отомстить могли без проблем. Кому угодно и где угодно. И зная, что мы погрузились в эту мясорубку, простые редакторы, которые, как правило, перекладывали в студиях научно-популярные фильмы, не вправе нам были что-то диктовать и что-то требовать. И последний аргумент, почему не могли нас редактировать: для всех этот материал оказался слишком шокирующим.

– Кстати, о шокирующем. Кто же вас всё-таки пустил в морг?

– Эпизод съемки в судмедэкспертизе был разрешен лично прокурором города Нафиевым.

– То есть в правоохранительных органах в то время были заинтересованы в том, чтобы довести проблему до широкой общественности? Разве не выгоднее было замалчивать – дабы не портить красивую отчетность?

– Понимаете... (Задумывается.) Они душой понимали, что это беда, но говорить, а тем более кричать об этом сами были не вправе. В то время общество жило так: думаешь одно, говоришь другое, а делаешь третье. К тому времени только было закончено дело «Тяп-Ляпа». Чтобы в те годы признать официально, что в СССР существует банда!.. Они хотели кричать, они хотели нести отчетность другую, не ту, которая требовалась. Но они не могли этого сделать, им бы никто не позволил! И они были рады, что наконец-то нашелся шизанутый, который ничего другого не знает, кроме как про это кричать.

«Отец вот этого школьника пасть порвёт кому угодно»

– Почему же этот самый «шизанутый» начал вдруг кричать о молодежной преступности?

– У меня сын, который сейчас руководит нашим продюсерским центром, как раз в то время был в таком возрасте. Я сказал себе: это очень серьезно и надо про это рассказывать. В первом фильме («Зовет страна Апрелия». – Прим. авт.) ребята, которые столкнулись с проблемой быть или не быть в группировке, проходили поверхностно. В основном у нас рассказ был о клубе самодеятельной песни «Апрель». Мы узнали, что привлеченные поэзией, исполнительством, отношением к жизни бардов многие ребята уходили из группировок в авторскую песню. И мы думали: вот она, панацея! Давайте всем расскажем: «Бросай мотаться по улицам, иди в авторскую песню!» Но оказалось, лишь малая толика парней пыталась таким образом выйти из группировок.

А сын приходил и рассказывал, как заставляют туда вступать, как сложно туда не попасть. Своего-то сына я спасти могу. Но было больно, что целое поколение физически должно было пройти через эти группировки.

– А у вашего сына возникли проблемы с местной ОПГ?

– У него могли возникнуть проблемы, если бы я не принимал участие. Я был не просто родитель, я был активный родитель, член родительского комитета.

– И как вы его оберегали? Провожали до школы, забирали домой?

– Ничего подобного. Просто вся школа и весь микрорайон знали, что отец вот этого школьника так ничего не оставит и пасть порвёт кому угодно. Директор школы, преподаватели знали. И глядя на мой пример, многие родители тоже занимали принципиальную позицию, а не просто продолжали смотреть на это спустя рукава.

– То есть, можно сказать, что в отдельно взятом микрорайоне подростковую преступность родители в итоге победили?

– Ни в коем разе нельзя этого сказать! Да, определенный круг людей мы спасли, но основную-то массу – нет! Ведь были ребята, у которых неполные семьи или родители, извините меня, пофигисты. Но самое парадоксальное, что некоторые ребята не хотели, чтобы их отмазывали. Они в этой ситуации находили себя. Им это было в кайф, им это нравилось. Так что победить молодежную преступность целиком – извините, это исключено даже сегодня!

– Почему? Потому что мало вас таких – родителей, которые готовы биться за своих детей по-настоящему?

– Может, даже и так. Тогда, например, не все до конца понимали суть этой проблемы. Что и подвигло нас на продолжение работы в этом направлении. Не понимали, потому что этого не должно было быть с точки зрения элементарной человеческой логики. Взяли и забили до смерти. Почему? Да просто так!

– А куда же смотрели школа, комсомол?

– В этот момент всем стало ясно, что все наши руководители думают одно, говорят другое, а творят третье. И эта самая коррупция, о которой мы до сих пор говорим, именно тогда стала расцветать таким махровым цветом! Да в те годы даже хорошую книжку без блата достать было нельзя! Кто главный человек был? Завскладом, товаровед. Вот эта ситуация в стране и стала благодатной почвой, на которой произросла преступность.

И если ты придешь в комсомольскую организацию со своими бедами, тебя затаскают по инстанциям, и не факт, что проблему решат! Мол, надо обсудить это на общем собрании, утвердить, согласовать. А конкретная группировка, если лидер что сказал, пойдёт до конца, но своего добьётся. Обидел кто тебя сегодня, на завтра же собрались и обидчику отомстили.

«Мы не отвечаем за твою жизнь в этой ситуации»

– Как у вас строились отношения с героями цикла во время съёмок?

– В «Страшных играх молодых» двое ребят согласились нам всё рассказать, но наотрез отказались сниматься. Вот на зоне (молодым преступникам за колючей проволокой посвящен второй фильм цикла – «Пустота») – что тогда, что сейчас – разговорить ребят, найти героев совсем не проблематично. Времени у них море.

– А тех, кого вы снимали на воле, разговорить не пытались?

– До сих пор, когда смотрю, с каким зверским взглядом глядят они в камеру – дай им волю, всей толпой бросятся и разорвут! Такие кадры снимать было страшно. И поэтому вступать с ними в еще больший контакт никакого желания не было – о чем я сейчас очень сожалею. Хотя однажды пытался даже выйти на Хайдера (Хайдар Закиров, убитый в 1996 году лидер печально известной казанской группировки «Жилка». – Прим. авт.). В тот момент освобождался один из лидеров с «пятерки» (колония в Нижних Вязовых). И зная, что это можно будет эффектно снять, как по переправе по зиме едет целый кортеж из машин (авторитета, выходящего с зоны, встречала целая «делегация» и на выходе сразу дарила «девятку»), я попросил о помощи в съемках правоохранительные органы. Но мне сказали: «А тебе никто не поможет. Мы не отвечаем за твою жизнь в этой ситуации. Мало ли, что мы тебе разрешим?» А еще в одном месте мне прямо сказали: «Только Хайдер тебе поможет. Если он даст добро, тогда можешь снимать». И вот я начал искать подходы к Хайдеру. Навёл справки, и в каком он кафе обедает, и как к нему подойти и как с ним разговаривать.

Но опять же помешала наша идиотская жизнь! Другое кино, которое требовало немедленной командировки. Я вынужден был уехать. И сейчас я так об этом сожалею. Потому что это был бы такой классный кадр!

– А угрожать вам группировщики пытались? В суде, на похоронах?

– Озлобленные взгляды тех, кто за решеткой, и тех, кто на воле, я ощущал часто. Вот тут, конечно, мандраж в коленках начинался. Особенно на похоронах, в больнице. А однажды о том, что рисковал, узнал уже после съемок. В меня на улице снежками начали кидать. Пока снимаешь, не обращаешь на такое внимания: ну кинул кто-то что-то и кинул. Закончил снимать, подхожу к милицейской машине, а там уже каких-то двух парней допрашивают. «Что такое?» – «А ты что, не понял что ли? Это же они в тебя кидали!» – «Ну и что, обычный снежок». – «Да ты что, дурной? Не понимаешь, что внутри этого снежка был металлический шарик?!»

У них же основное оружие было – металлические шарики. На ТЭЦ градирня, которая мелет каменный уголь – за счет этих металлических шариков он перемалывается. И они этими шариками, чтобы камни не искать, кидались – это основное их оружие было!

– К травмпунктам, где вы раненых участников групповых драк снимали, наверное, целые «группы поддержки» стягивались?

– Друзья мои, медики, говорили: «Коль, ты что рискуешь-то?» – «Так у меня же служебная машина!» – «Да ты что? Этого привели, а ты знаешь, сколько сейчас у приёмного покоя народу стоит?! Сиди до утра. Нафиг искать на шею приключения? Чтобы тебя самого потом сюда привезли?!»

В 15-й больнице нам была выделена комната. Мы приезжали вечером и уезжали только утром. И у тех, снаружи, создавалось впечатление, что мы сотрудники. Они даже не знали, что мы там внутри что-то снимаем. Нам была выделена комната. Как раз по пути от приёмного покоя в рентген и хирургию. Мы сидим, чай пьём. Слышим грохот каталки. Открываем дверь: точно, нашего везут! Хватаем камеру, осветитель, оператор, ассистент – и бежим.

«Это самый популярный кадр у тех, кто наше кино цитирует»

– И все же мне показалось, что отрицательные герои ваших фильмов в какой-то степени красовались. Одного в автозак ведут, а он ручкой машет, другие на дискотеке танцуют синхронно, как роботы. Складывается даже впечатление, что кадр постановочный.

– Ничего подобного! Кстати, это самый популярный кадр у тех, кто наше кино цитирует. И за этот же кадр нас хотели привлечь к судебной ответственности. Слава богу, пока созрели до этого дела, систему ПТУ уже грохнули. Помните, директор этого ПТУ в фильме говорит, что вначале надо почитать сценарий, что, мол, мы там будем снимать, надо разобраться, согласовать. Мы сразу поняли: ей докладывать о том, каким будет наше кино, не имеет смысла. Добра не получишь. Но мы к тому моменту уже с самими пэтэушниками настолько сжились, что нам сообщили о танцах. Мы со студии уехали на одну съемку, но задержались и вечером сразу поехали в ПТУ, чтобы снять там другой эпизод – дискотеку. За что на следующий день получили большой втык. Потому что тут же пошли звонки из ПТУ в райком, из райкома на студию. Мол, Морозов беспредельничает, без согласования с руководством приходит, снимает, не имея права.

– А почему именно съемки дискотеки вызвали такое негодование?

– А это же страшная штуковина. Они же руки выкидывают как роботы, и лица у них при этом такие, что вот они потанцевали, им скажут: «Возьми монтажку и забей вот того, который среди вас – он плохо танцевал» – и без проблем! Забьют. Этот кадр очень символичным нам показался.

– Видимо, не только вам.

– Да. Это как раз раскрыло всю сущность. А если б мы начали брать интервью у этой тетеньки – она же не поняла, что мы её снимали, когда она нам говорила, что надо прочитать сценарий, всё обговорить – ничего бы не вышло! Мы даже не пошли к ней брать интервью, потому что поняли: она нам лапшу на уши навешает, что у нее все пристойненько, все приятненько – исключительная благодать. А ведь чего греха таить, в те времена многие, руководство школ, руководство ПТУ, шли в сговор с группировщиками по принципу: лишь бы на нашей территории было все нормально, и тогда мы вам не будем руки выворачивать, а там, за стеной, что хотите, то и делайте!

– И все гопники у нас в итоге имели сплошь положительные характеристики от ПТУ: спокойный, общительный, в коллективе пользуется уважением.

– А как их осуждать за это, если время было такое: думали одно, говорили другое, делали третье? И он – то же самое. Был активным комсомольцем с одной стороны, а выйдя во двор, творил совершенно другое. Это было элементарно и в порядке вещей. На всех уровнях – начиная от ЦК КПСС и заканчивая последними мазуриками, которые в подворотне скидываются на троих.

«Все участники ОПГ в обязательном порядке смотрели эти фильмы»

– Не пытались отследить спустя годы, как сложились судьбы героев вашего цикла? Например, упоминавшихся там лидеров ОПГ Максимова, Дворянинова...

– Вы не представляете, как нам было это интересно! Но знаете, какая у нас ситуация? На одном международном фестивале я встретился с европейским режиссером-документалистом. За чайком разговорились. Вот я, говорит, классно поработал и теперь со всей семьей отправлюсь в кругосветное путешествие, чтобы прийти в себя после столь важной темы, потом полгодика подумаю и, наверное, приступлю к следующему фильму. Я уж не стал ему рассказывать, что я на четыре-пять дней вырвался сюда еле-еле, и что у меня одно кино в задумке, второе – в монтаже, третье – в съемочном периоде. У нас в кинопроизводстве в России если ты выпал из обоймы, если ты полгода ищешь своих героев, готовясь к следующему фильму, на что ты кушать будешь? У нас такая система, что не закончив одно, ты должен думать уже про другое. Потому что потом тебе элементарно жрать нечего будет!

– И это при том, что ваши фильмы разошлись по всем каналам на цитаты?

– Надо мной уже смеялись из-за этого. Мол, на Западе ты бы давно уже безбедно жил! Тираж нашего киножурнала «На Волге широкой» со «Страшными играми молодых», который обычно выпускался в количестве десятка, ну максимум двух десятков копий, оказался рекордным по тем временам. Специально дозаказывали копии! Я представляю, сколько студия заработала на этом тираже, если даже с Камчатки, как мне рассказывали, сын-солдат написал письмо: «Ой, мама, что у вас дома творится! У нас тут в части показали кино!» Оно было показано от Камчатки до Бреста, от Мурманска до Одессы – по всему Союзу!

– То есть в условиях рыночной экономики вы бы могли стать миллионером?

– Конечно. А фактически по закону я не располагаю даже толикой авторских прав.

– А кто располагает?

– Сейчас – Казанская киностудия.

– А правда, что на ваши фильмы ходили в обязательном порядке как милиционеры, так и гопники?

– Насчет милиционеров не знаю, но в кругу группировщиков действительно было установлено лидерами, чтобы все участники ОПГ в обязательном порядке смотрели эти фильмы. Не знаю, для чего. Мы ведь кино снимали не для них. Точнее, и для них тоже – но чтобы они осознали в конце-концов, что же это такое.

– Может, это просто была их бравада? Мол, про нас кино сняли.

– Наверное.

«Мы снимаем кино о новой форме оргпреступности – воротничковой»

– Прошло 12 лет, и в 2000 году вы снова к этой теме вернулись. Что послужило импульсом?

– В конце восьмидесятых мы ратовали за то, чтобы прекратилось наконец это беспричинное убиение и оболванивание молодежи. В конце девяностых именно это и произошло. Беспричинных убийств почти не стало. Убийства происходили только в ходе бандитских разборок. И это тоже оказалось страшно!

Тогда – представляете?! – за один день по республике произошло 27 убийств! Когда мы с утра выезжаем с героями нашего фильма, операми, на одно убийство, а в результате выясняем, что на другом конце города еще одно убийство. Еще что-то не поделили все эти лидеры. Это тоже ненормально!

– Но вот спустя еще десять лет волна этих убийств тоже сошла на нет. А вы сейчас, как я знаю, опять снимаете кино про группировки.

– За эти десять лет оргпреступность тоже никуда не исчезла! Она просто приняла воротничковую форму. Они уже не бегают с монтажками в ватниках, а заседают в парламенте, общественных организациях, солидных финансовых структурах. Но основа их прекрасного бизнеса лежит там, в начале девяностых, когда они убийствами и рэкетом зарабатывали себе стартовый капитал. Эти самые лидеры поняли, что необязательно мочить всех твоих противников. Можно это сделать не физически, а финансово. Лучше преступное бабло превратить в легальное и жить так, как будто ты ничего не совершал, и про тебя забудут. Ан нет!

И вот теперь, двадцать лет спустя, мы снимаем кино о новой форме оргпреступности – воротничковой. Но мы не собираемся рассказывать о том, где и как они добыли это бабло и чего они достигли. Мы расскажем о том, что наши правоохранительные органы не умывают руки и не останавливаются на достигнутом.

– А на примере каких громких дел? Идущего сейчас процесса над «Севастопольскими»?

– Принципиально не будем отслеживать никаких процессов! Хотя у нас материалу достаточно – и по Хайдеру, и по «Севастопольским», и по «Низам». Но мы не хотим показывать всю их кухню. Где он облажался, а где правильно вложил бабки и на чем его в итоге заловили. Да пошел он к чертовой матери, этот жулик и бандюган! Мы лучше расскажем о том, как ночами не спали и думали, как его успокоившегося, жирующего на эти самые бандитские бабки где-то на Канарах или в Черногории найти, достать и наказать за преступления, которые он совершил, бегая с монтажкой по Казани.

Даже сейчас, снимая на судебных процессах в других ситуациях, специально стараюсь строить кадр таким образом, чтобы они, бандиты, не попадали в кадр. Мне лучше экранное время потратить на то, чтобы показать, насколько интересен и умен оказался сотрудник правоохранительных органов. А то, как ни начнут рассказывать, так сразу вспоминают всех этих лидеров. Выйди в подъезд и спроси у любого: кто такой Хайдер? «О, это известный бандюган!» Какой фильм ни возьми, пособие по созданию группировки. Где не проколоться, как создать. А кто из обывателей знает, допустим, Тимерзянова, Сергеева? Ну хорошо, вы журналист и знаете, что Тимерзянов – замминистра внутренних дел, а Серега Сергеев – опер из убойного отдела. Но большинство-то нет!

– То есть вы теперешний те свои фильмы конца восьмидесятых сняли бы уже совершенно по-другому?

– Нет. Для того времени нужно было снимать именно так.