«Я напророчил себе чернокожего парня»: юморист Лукинский — о студенте из Зимбабве, дочери и любви с первого класса

Если имя и лицо Николая Лукинского люди, далекие от юмористических телепрограмм, могут и не знать, его самый известный сценический образ легко вспомнят даже те, кто избавился от телевизора 20 лет назад. Он прославился как «самый известный негр России», когда надел на голову черный дамский чулок и произнес знаменитый монолог студента из Зимбабве. NGS.RU узнал у Николая, как люди решают, что хотят стать юмористами, и о том, какой юмор он считает для себя неприемлемым.

— Николай Александрович, вы из Новосибирска. Часто бываете на родине?

— Да, приезжал в апреле со Светой Рожковой и Кареном Аванесяном, у нас были первоапрельские вечера юмора. Мама до недавнего времени была жива, всё время ездил к ней, отец и брат старший тут похоронены, царствие небесное. И главное, там я нашел любовь всей жизни — жену.

— Вы познакомились с супругой в первом классе. Разве так бывает?

— На самом первом уроке, 1 сентября! Нас на линейке сфотографировали, повели в класс. У учительницы, естественно, уже был список учеников: 44 фамилии. И вот она стала проверять, кто из нас как читает: все — по слогам, кто-то даже не умеет еще. А потом Ирина начала читать, так бойко, как взрослая. И ощущение возникло, будто ручей пробежал по залу, живая вода, свежий воздух! Все мы, и мальчишки, и девчонки, вытянули шеи, чтобы посмотреть, кто это. Я увидел ее лицо и пропал. Влюбился не сходя с места. И как сам после этого читал, уже не помню.

— А вы Ирине так же рано понравились?

— Не-ет, можно сказать, с трудом, уже в 10-м классе. В нее вся школа была влюблена, до сих пор на вечерах встреч мальчишки признаются, что она им нравилась. Но я в 6-м классе занялся боксом, и кавалеры потихонечку начали «отваливаться»: я с Ирой, конечно, еще не дружил, но побить [соперников] уже мог. И только в 10-м классе мы с ней дружить начали. Уже позже она показала мне свой дневник, зачитала запись после того, как приехала на практику: «видела Колю Лукинского, он стал такой хорошенький». Можно сказать, первое признание в любви. А дальше уже надолго не расставались.

— С профессией, похоже, так быстро определиться не получилось?

— Совсем не быстро получилось. Театр, конечно, всегда очень любил. Еще со школы появилась любовь к нему. Мама была заядлой театралкой. И в кино они с папой всегда ходили, иногда и нас с братом на взрослые фильмы таскали, только чтобы и самим их посмотреть. Юмор в семье был нормой жизни. Папа наш по утрам слушал программу «С добрым утром» и всё это время не разрешал никому разговаривать. И вот каждое воскресенье с 9:15 до 10:00 мы сидели и смотрели: «С добрым утром, с добрым утром, с добрым утром и счастливым днем» (напевает). До сих пор помню.

А в студенческие годы, уже на пятом курсе, я вдруг понял, что хочу во всем этом как-то участвовать. Хоть «кушать подано», хоть шум падающего тела изображать, хоть шаги за сценой — всё что угодно. Пришел в самодеятельность, в молодежный эстрадный театр в Смоленске и там начал делать первые шаги, и уже потом меня заметили.

— А как придумать действительно смешную шутку, после которой на тебя обратят внимание?

— У нас их авторы в основном придумывают. А у юмористов шутки рождаются, наверно, экспромтом, прямо на сцене. Один из моих любимейших примеров — яркая импровизация. Это давно было, я пародировал [юмориста] Яна Арлазорова, он был еще жив. «Набираю» себе президентскую команду, обращаюсь к зрителям: «вот, у тебя чуб кудрявый, будешь Чубайс. А ты губами чмокаешь, Гайдар будешь»… И вдруг вижу, в первом ряду сидит африканец. Смеется, радуется. А это еще до моего номера со студентом из Зимбабве было. И тут меня как озарило. Я поднял негра, говорю: «Мужик, ты мне больше всех нравишься, покажись в зал!» Он показался, я спросил, берем ли мы его, зал хором отвечает: «Берем!» Ну я и сказал: «Всё, мужик, беру тебя, ты — Черномырдин будешь». Не представляете, какой успех был!

— Сопоставимый с вашим самым известным номером? Монологом негра?

— Как ни крутись, ни бейся, с каким бы успехом другие номера не проходили, помнят именно монолог негра. Но и в итоге я его себе напророчил. Дочка вышла замуж в Барселоне за чернокожего парня, его зовут Манделла — уже смешно. Большой умница, мы все его очень любим, окончил университет, работает программистом, языки знает. И восемь лет назад у них родился малыш, наш внучок Кристофер. Мулатик такой красивый, кудрявый — весь в меня! (Смеется и указывает на свою гладкую голову.) Не знаю, видел ли Кристофер номер про студента из Зимбабве, а зять видел, смеялся. Мне, в общем, этот мой негр не то чтобы надоел, но я бы не исполнял его. Просто если не буду, зритель не поймет, обидится.

Пытаюсь вернуться к жанру пародий, в котором выступал в молодости и даже был лауреатом нескольких союзных конкурсов. Потом пародистов стало как-то слишком много, все увлеклись Горбачевым, Ельциным, мне стало скучно, и много-много лет я пародиями не занимался. Сейчас у меня с большим успехом проходят пародии на Владимира Винокура, Льва Лещенко, Дмитрия Диброва, Юру Гальцева — в общем, на набор моих коллег.

— А есть вещи, явления, о которых вы принципиально шутить никогда не будете?

— Я с детства не люблю черный юмор. Пошлый — тоже, хотя и не скажу, что удается его избегать — по крайней мере никогда не сквернословлю. Я 25 лет алтарник в храме в московском Жулебине. Иногда на трапезе после праздничного богослужения прошлый настоятель просил меня что-нибудь исполнить, чтобы повеселить гостей. А там сидели священники, их матушки, дьякон с семьей — все глубоко верующие люди. И я четко фильтровал [контент], чтобы не допустить ничего двусмысленного. У меня выработался такой критерий. Теперь, решая, брать ли номер для большой сцены, думаю: а смог бы я это в алтаре прочитать, в храме? И легко стало выбирать номера. Конечно, у Регины Дубовицкой еще свои фильтры есть, она потом всё равно всё обкромсает. Но для себя я выбираю так.

— Вы часто выступаете не только в больших городах, но и в малых. Не жаль тратить время, силы на дорогу?

— Я и по деревням не гнушаюсь ездить. Люди везде одинаковые: если пришли на концерт, для меня они самые дорогие, любимые. Кормильцы, в конце концов. И без любви к зрителю артисту на сцене делать нечего. Мы не должны задирать нос. Если сам себя вознесешь на недосягаемую высоту, больно падать. А так, все люди одинаковые, просто этот — артист, а тот — дворник, но один ничуть не хуже другого. Еще неизвестно, кто лучше.

— Но дворников не узнают, а с вами спустя 15 минут, как вы в гостиницу приехали, уже селфи делают. Считаете себя известным человеком?

— Кто-то меня узнает, кто-то — нет, по-разному бывает. Однажды, когда мы с «Аншлагом» приезжали на Алтай, еще Миша Евдокимов был жив, остановились в гостинице. Я вышел на улицу, а там уже известные наши артисты стоят: Клара Новикова, Винокур, другие. К ним подбегают школьники и берут автографы — такие клочочки бумаги подают, что подписи еле входят. И вот девочка мне бумажку передает, и я пишу «Н. Лукинский», она поднимает глаза и спрашивает: «А вы кто?»

А было еще смешнее: как-то раз в метро привязался мужик. Говорит: «Ты промсельхоз, да?» Я отвечаю: «Нет». Он в недоумении. Говорит: «Откуда ж я тебя знаю?» Я: «Ну, может, по телевизору видели?» Обиделся, решил, что не хочу с ним общаться.