Эдуард Хиль, певец, народный артист России: «Богатые редко приглашают тех, кто петь не умеет, а лишь открывает рот»

Песни из его репертуара известны миллионам. Трудно припомнить хотя бы один праздничный кремлевский концерт в конце 60-х, в 70-х и 80-х годах, где бы не участвовал Эдуард Хиль. И если бы он спел лишь одну песню «С чего начинается Родина», то уже вошел бы в историю эстрадной песни, а были ведь еще «Как провожают пароходы», «Голубые города», «Как хорошо быть генералом», «У леса на опушке жила зима в избушке», «Березовый сок» и много других замечательных песен. Он пел самые светлые, радостные песни советской эстрады, заражая своим оптимизмом миллионы людей. Но его самого жизнь по головке не гладила...

В конце 80-х наступило безденежье. Это были черные дни: рухнул «Ленконцерт». Хиль, как и многие артисты, стал колесить по провинции. Обманывали. Отработав 30 концертов, денег на руки получал лишь за два. Наконец, стало вообще нечем кормить семью. В начале 90-х народный артист России остался без работы, денег, перспектив и три года подрабатывал исполнением русских романсов в парижских кафе.

Эдуард Хиль родился 4 сентября 1934 года в Смоленске. В 1960 году окончил Ленинградскую консерваторию (класс пения Е. Г. Ольховского и З. П. Лодий) и начал выступать как солист Ленконцерта.
Эдуард Хиль – первый исполнитель песен «Лесорубы» и «Лунный камень» Аркадия Островского, «Песня о друге», «Голубые города», «А люди уходят в море» Андрея Петрова.
В 1977-1979 гг. преподавал сольное пение в ЛГИТМиКе. С 1997 участвует с сыном в совместном проекте с рок-группой «Препинаки».

А на 76-м году жизни Эдуард Хиль стал настоящей интернет-сенсацией. О песне без слов в его исполнении «Я очень рад, ведь я наконец возвращаюсь домой», написанной 44 года назад и лишенной слов советскими цензорами, сегодня говорит весь мир. В США Хиля окрестили «мистером Трололо» и «самым счастливым человеком на свете». Совершенно замечательный, легкий, чудесный просто, как на сцене, так и в общении человек. Личность.

– Эдуард Анатольевич, беседу нашу хотелось бы начать с истоков, с вашего детства. Вот рос маленький мальчик, рос и…

– Осознанно помню себя в начале войны. Мне тогда было шесть лет. Немцы наступали, и всех детей (тогда не было брошенных, как сейчас) отправляли глубоко в тыл. На всю жизнь запомнил: кровь на зеленой траве. Очень много было раненых: безногих, слепых, безруких. Их также, как и нас, малышей, везли в глубокий тыл. В дороге нас почти не кормили, даже вода была не каждый день, и эти израненные солдаты делились с нами своими пайками. Потом, когда приехали на станцию Беково Пензенской области (в одном из флигелей старого господского дома обосновалась детвора, в другом – госпиталь), мы, 5-7-летние мальчишки и девчонки, «отплатили» им: устраивали самодеятельные концерты, пели, танцевали, читали стихи…

Однажды я нашел авторучку, и она взорвалась у меня в руке (как потом стало известно, немцы не гнушались разбрасывать подобного рода «игрушки»). Меня привели в госпиталь – два пальца буквально болтались на честном слове. И тут я увидел, как одному матросу перепиливали ногу. Двое держали за руки, двое за ноги, еще один влил ему в рот стакан спирта – и… жуткий звук пилы. Это не фильм ужасов, я все это видел своими глазами. А вдоль длинной шеренги коек шел главный врач и отдавал распоряжения: этого на операционный стол, этот сейчас умрет… Заметил меня: «Ну, что же делать, раз так случилось, сейчас отрежем пальчики». И тут я поднял такой крик: «Не дам резать пальцы, и все тут!» – что врачи отступили. Не было ни обезболивающих, ни бинтов, разорвали какую-то простыню, перебинтовали, и каким-то чудом все обошлось…До сих пор тяжело вспоминать то время.

– Ну и не будем. Если не секрет, откуда у вас такая красивая хитро-заморская фамилия – Хиль?

– Я это выяснил. Один профессор разложил мне все по полочкам. Есть две версии. У одного из праславянских племен был такой царь Хильвуд. Вуд – лес, хиль – холм, гора. А еще Хиль – испанское имя. Есть даже такая пьеса «Дон Хиль – зеленые штаны». Мои предки из Смоленска, дед – с Березины. Под Брестом есть станция Тэвли, там множество Хилей живут. Быть может, какой-то испанец, раненный при отступлении наполеоновских войск, остался на Березине. У Наполеона были наемные полки из Испании. Фамилию Хиль я встречал в Латинской Америке, Португалии, Европе, Швеции и России – везде.

– В советские времена песни рождались позитивные, хотя поводов для радости было не так много... Почему?

– Энтузиазм в людях был. Конечно, встречались и карьеристы, но очень много людей с искренним чувством строили новые города. Во время войны многие наши оборонные заводы вывозили из Петербурга и Москвы в степи или леса, где люди жили зимой в палатках и выпускали оружие, которое нам помогло потом победить. Знаю, что в начале войны у нас были деревянные самолеты, даже из парусины были. И помню конец войны, когда у нашей армии была такая техника, что, если бы Сталин вовремя не остановил наши войска, они бы завоевали всю Европу.

– То есть раньше люди жили ради идей, а теперь ради денег?

– Я не стал бы так рассуждать. И раньше деньги играли большую роль. Песня стоила 100 рублей, сделать хорошую аранжировку у маститого аранжировщика – тоже 100 рублей. Весьма приличные суммы! Но тогда были высочайшего уровня профессионалы, которые могли не только песни писать, но и оперы, оперетты, балеты и даже симфонические произведения. Даже когда они сочиняли развлекательную музыку, у каждого была задача сделать так, чтобы слушатель развивался, а не просто получал сиюминутное удовольствие, как сейчас говорят, «оттянулся», «поколбасился». Иногда я задавал себе вопрос: «Зачем петь про красоту горящего металла?» И только позже пришло понимание того, что это очень нужно людям. Важно, кто об этом пишет и поет. Если песню пишет посредственный человек, это будет выглядеть как карикатура. А есть песни высочайшего уровня о летчиках, космонавтах, сталеварах.

– Тогда, в 90-х, когда поехали на заработки в Париж, как он вас встретил?

– Знакомый артист из Малого оперного отвел меня в кабаре «Распутин». Хозяйкой его была Мартини Елена Афанасьевна. Мартини она по мужу, а сама родом из Белостока. Она спросила: «Вы можете спеть «Вечерний звон»?» Я спел, она попросила задержаться в Париже еще на две недели: «Приезжает мой лучший друг Евгений Евтушенко. Я хочу, чтобы вы и для него спели».

– Что пели, сколько платили, кто вообще был завсегдатаем этого кабаре?

– Мадам Мартини позволяла исполнять все, кроме «Мурки» и вообще блатных песен. В «Распутин» заглядывали наши артисты, поэты. Были и Никита Михалков с Любимовым и Олегом Янковским. Михалков пел «Не велят Маше за реченьку» и был душой общества. А самыми богатыми посетителями кабаре были арабы из Эмиратов. Один играл там свадьбу дочери – на грузовике привезли пять тысяч белых роз. Погуляли на сто тысяч долларов, хотя по меркам «Распутина» – сумма небольшая. Заходили и русские дворяне первой волны эмиграции – графы, князья. Как-то перед концертом я спросил у коллеги-артиста: «Почему сегодня у нас столько охраны? А этот месье за столиком похож на Миттерана». – «А это и есть Миттеран! Романсы послушать пришел». А Мирей Матье как-то пришла и попросила меня спеть «Подмосковные вечера». Артистам в «Распутине» платили мало. На эти деньги прожить сложно. Я снимал квартиру у знакомых эмигрантов за полцены. Экономил на всем: пешком шел от дома до работы почти час. Мясо стоило слишком дорого, даже «ножки Буша».Те деньги, которые я получал, работая в кабаре, это, знаете… не те деньги. Ты каждый день должен как бы включать в голове компьютер: «Так… полкило картошки, хлеб, фрукты и рыба…» И все! Позволить себе мясо было невозможно. Только на Пасху и Рождество мог чуть-чуть больше подзаработать, потому что богатые приглашали к себе домой.

– Было и такое?

– Когда я впервые с этим столкнулся, стало не по себе. Но мне сказали: да ты что! Шаляпин в Париже пел прямо на обеде. И деньги за это получал… Мне стало как-то легче. На Западе так принято. Тех, кто не берет деньги за исполнение, считают недоумками. Был случай, обидел человека. И зря. Старики-эмигранты давали певцам деньги от чистого сердца. А мне хотелось просто так петь для них «Утро туманное», «Вечерний звон», чтобы напомнить им о России… Какой-то, как сказали, принц захотел меня отблагодарить. Он сидел в отдельном кабинете, в полутьме, с дамой. Мужчина лет сорока и молодая очаровательная женщина. Я отказался. В конце выступления он все-таки подошел и положил на рояль розу. Стебель был обернут какой-то бумажкой. Стоявшая рядом знакомая, югославка Соня, сказала: «Что это ты, Эдуард, сто долларов бросаешь?» Этот принц розу в сто долларов завернул…В 1994-м был в Париже в последний раз. В «Распутине» уже другой хозяин и другие артисты.

– Эдуард Анатольевич, первые же выступления на эстраде поставили вас в один ряд с самыми популярными эстрадными звездами Советского Союза. Вас с детства готовили к такому будущему?

– Нет. В школе я неплохо рисовал, поэтому собирался поступать в Мухинское училище. Но учиться там нужно было целых семь лет. И я сдал экзамены в... Ленинградский полиграфический техникум, а параллельно занимался в музыкальной школе. Затем поступил на подготовительное отделение в консерваторию, поскольку хотел стать оперным и камерным исполнителем. Но судьба распорядилась по-другому. Из-за гастролей я опоздал на конкурс Мусоргского и попал на конкурс эстрадных исполнителей. Выступил – и получил звание лауреата. Затем в 1965 году принял участие в конкурсе в Сопоте, где тоже был в числе призеров. И после этого начал выступать с сольными концертами.

– Постоянные гастроли, тогда и теперь. На ваш взгляд, условия проживания в разных городах в то время отличались от нынешних?

– Как ни парадоксально, но не изменились. Артисты останавливаются в тех же номерах, что и раньше. Но теперь они стоят бешеных денег. Хотя, несмотря на евроремонт, они по-прежнему неудобны, в них так же не работают или протекают краны, нет горячей воды. Только раньше за люкс я платил семь пятьдесят, а музыканты за одноместный номер – два пятьдесят, на суточные можно было пусть не шикарно, но прожить день. И артисты привозили из поездки по 400-500 рублей. При этом первый взнос за квартиру составлял полторы тысячи рублей, и за три поездки можно было бы его внести.

– Купить билет на концерт в наше время не каждому по карману, а в телепрограммах песен в вашем исполнении уже давненько не слышно...

– В качестве певца в последние годы меня приглашают туда редко. Все больше как собеседника, как мэтра. Я не могу сказать, что это меня задевает. Но вообще сейчас по телевидению просто так не споешь – за каждую песню нужно платить.

– В чем успех ваших песен, как вам кажется?

– Мне кажется, что в первую очередь это заслуга авторов песен. Я пел песни Андрея Петрова, Яна Френкеля, Александры Пахмутовой, Владимира Шаинского... Кстати, когда Владимир Шаинский предложил мне исполнить песню «Не плачь, девчонка», она мне вначале не понравилась. Исполнил один раз по радио – и забыл. А потом начался обвал. На всех концертах просили ее спеть. Пришлось звонить Володе и просить выслать ноты. И до сих пор я ее пою. Очень сложно угадать, будет ли песня популярной. Это зависит от тончайшего сочетания: исполнитель-поэт-композитор-аранжировщик и от тех, кто пришел на концерт.

– Сейчас довольно часто люди искусства, в основном мужчины, прожив в супружестве десятки лет, находят себе более молодых спутниц жизни. Говорят, это способствует творческому долголетию?

– Это не обо мне. Мы с женой прожили 40лет. Познакомились в консерватории. Я пел в «Евгении Онегине» партию Зарецкого, а Зоя танцевала. Потом поехали вместе на гастроли. И как-то на пляже я увидел, как она сидела на камушке, обхватив колени и подставив лицо солнцу. Смотрелось просто прелестно! Я сзади подкрался и поцеловал ее. Зоя ужасно возмутилась: «Вы что! как вы смеете?!» Спустя два месяца мы поженились... Я понимаю, что когда на работе зрелые мужчина или женщина постоянно видят молодых и красивых коллег, возникает соблазн. На этот случай есть один рецепт. Пусть он или она придет домой, разденется и беспристрастно посмотрит на себя в зеркало. И все пройдет.

– Эдуард Анатольевич, ваше юношеское увлечение живописью не прошло с годами?

– Я не рисую. Это мой дальний родственник Андрей Мягков рисует картины и выставляет. Кстати, его родители преподавали у нас в Полиграфическом техникуме и в свое время советовали ему вначале получить «настоящее» образование, а уж потом идти в артисты. А я больше люблю приобретать картины. Недавно мне подарили картину Михаила Шемякина.

– Эдуард Анатольевич, в Интернете вас называют «мистером Трололо» и «Эдуардом Хихилем». Не обидно?

– А почему должно быть обидно? Было бы глупо с моей стороны выйти в Интернет и заявить: «Я вам запрещаю так меня называть». Раз они так воспринимают меня, ради бога. Там и пародии на эту песню делают. А я считаю так: если делают пародии, значит, песня попала в десятку.

– Почему она «выстрелила» именно сейчас, через 44 года?

– На самом деле эта песня была очень популярна у нас в стране в 60-е годы. Она написана замечательным композитором Аркадием Островским, который, кстати, создал огромное количество прекрасных песен. В те же годы им была написана песня «Пусть всегда будет солнце», которую прекрасно исполнила Тамара Миансарова. Но в 90-е у нас возникла новая страна с «новой культурой». И так получилось, что все, что было раньше, стало ненужным. Предали забвению многие песенные жемчужинки Дунаевского, Соловьёва-Седого, Фрадкина, Петрова, Блантера и т. д. Мы попробовали создать новую культуру, но это невозможно сделать на пустом месте. А советская история и советская песня – это и есть та самая почва, на которой и надо было растить новую культуру. Ведь приезжаешь в любую страну, что просят исполнить? «Катюшу» Блантера, «Подмосковные вечера» Соловьёва-Седого и Матусовского, я уж не говорю о старинных русских романсах.

– Что же такого крамольного было в этой песенке, что ее зацензурили?

– Крамола в песне была в том, что некто Джон на своем мустанге через прерии едет к возлюбленной Мэри, которая ему связала чулки (это краткое содержание). Нам сказали, что такой текст неприемлем, потому что он об американцах, с которыми у нас плохие отношения. И мы убрали стихи и сделали просто вокализ.

– Можно же было придумать другие стихи?

– Про лесорубов? (Смеется.) Аркадию Островскому на ум пришел именно такой сюжет. Если бы он сочинил песню про сталевара, который едет на машине «Победа» к возлюбленной Марусе, это была бы совсем другая песня, и разумеется с другой мелодией.

– Знаю, что это не единственная песня, которую вам запрещали петь...

– Да запрещали «Как хорошо быть генералом», и даже мне запрещали петь песню «Бери шинель, пошли домой».

– А ее-то, такую патриотичную, за что?

– Мне было сказано: «Вы что, с ума сошли? Мы укрепляем армию, поднимаем ее боевой дух, а вы поете: «Бери шинель, пошли домой»». Я пытался возражать: «Так ведь я пою про какое время? Когда война закончилась и люди возвращались домой». Но мне за нее все равно досталось.

– В советские времена была идеология, которая внушала людям надежду, что когда-нибудь в будущем они будут жить хорошо. Сегодня никто таких обещаний не дает. Может быть, напрасно?

– Еще Пушкин говорил: «Наш век – торгаш; в сей век железный/Без денег и свободы нет». Уже в те времена люди говорили, что деньги – это свобода. Но вот вопрос: как этой свободой распорядиться? Или опять же пушкинские слова: «Что слава? Яркая заплата / На ветхом рубище певца. / Нам нужно злата, злата, злата: / Копите злато до конца!» Горстка людей набрала сегодня этого злата столько, что народ уже негодует. И люди бы прощали наших олигархов, если бы стало известно, что какой-то олигарх построил детский сад, плавательный бассейн, помог детскому дому. А мы видим, что этот богач покупает футбольную команду или яхту еще больше прежней. Здесь какая-то... Даже не знаю, каким словом это назвать... Нестыковочка. Почему одним можно, а другим нельзя? Но я с оптимизмом смотрю в будущее. И верю в нашу страну. А как не верить?

– Эдуард Анатольевич, 25 лет назад мой муж служил в армии. Их до одури муштровал на плацу сержант Бобруйский. Километры, десятки километров они наматывали по кругу строевым шагом и при этом должны были во всю глотку орать неимоверно популярную тогда песню «Не плачь, девчонка», которую вы исполняли. «Если б ты только знала, Марина, как мы ненавидели тогда и наш плац, и нашего сержанта, и эту чертову песню…», -вспоминает супруг..

– Да-а (Улыбается.), не от вас первой слышу об этом. Зато сейчас, когда эти ребята, которым чуть за сорок, приходят на мои концерты, они обязательно просят исполнить «Не плачь, девчонка». И поют вместе со мной, и у многих слезы на глазах…

– У вас репутация певца с высокой музыкальной и сценической культурой. Как вы реагируете на нынешнюю российскую поп-культуру? На все эти «муси-пуси» и «джаги-джаги», исполняемые к тому же под фонограмму?

– Ну что же тут поделаешь? Да, есть безголосые хрипуны. А музыку пишут даже те, кто не знает нот. Вообще шоу-бизнес – это обман. Не хочу перечислять фамилии этих артистов, они у всех на слуху. Я их не ругаю, сейчас время такое. И в бизнесе есть такие люди, и в экономике. Я называю их двоечниками и троечниками. Раньше таких близко бы не подпустили ни к одной филармонии. Сейчас они сумели объединиться. Это одна большая тусовка. Люди получили доступ к деньгам, они должны насытиться: квартиры, машины, виллы, яхты, заграница… А дальше-то что? Думаю, что скоро это закончится. Кстати, богатые люди очень редко на свои так называемые корпоративные вечеринки приглашают тех, кто петь не умеет, а лишь открывает рот. Другое дело, если у них дискотека, тогда можно и «Блестящих» позвать, и каких-нибудь «Сметанок-Сливок».

– Эдуард Анатольевич, несмотря на возраст, вы в прекрасной форме, какие-нибудь секреты молодости у вас есть? Может быть, правильно, по науке питаетесь? Сейчас это модно.

– А зачем? У меня есть знакомые долгожители, я знаю, как они питаются: и едят, и пьют все что душа пожелает, правда, в разумных пределах. Понятно, что если одними жирными сладкими булками питаться, ничего хорошего не будет. А мои знакомые, которым уже по 85 лет, еще на девчонок заглядываются. И выглядят хорошо, не болеют, не знают, что такое одышка или давление. Правда, это смахивает на анекдот: «Приходит старенький дедушка к врачу. «Доктор, мой сосед, которому намного больше лет, чем мне, говорит, что встречается с молодой девушкой…» – «Ну и что? И вы говорите…»

– Не курите?

– Раньше курил, еще когда пацаном был, в детдоме. Потом бросил, когда стал петь.

– И не пьете?

– Почему? Я люблю коньяк, виски. Другой раз могу и самогон выпить. А вообще внутреннее состояние человека отражается на лице, в глазах. Особенно у христиан. Человек старается поделиться с другим человеком своим внутренним состоянием, своей душой, своим добром. Люди должны нести добро, учит наша православная религия. Если мы будем жить по такой заповеди, уверяю вас, у нас сердце будет теплее и глаза светлее… Вот в этом, на мой взгляд, и заключается главный секрет здоровья и долголетия.

– Официально вы более 15 лет на пенсии. Как сегодня живет пенсионер Эдуард Хиль?

– Практически вся пенсия уходит на оплату квартиры. Но я не могу, прожив всю жизнь в трехкомнатной квартире, переехать в однокомнатную или в коммуналку. Мне, правда, думается, что государство могло бы и не драть с меня такие деньги. Мне кажется, что, получая на протяжении многих лет 19 рублей за сольный концерт, когда билет стоил три рубля, а залы были забиты битком, я с государством полностью расплатился. Есть, на мой взгляд, некоторая несправедливость. Но, опять же подарок судьбы, я еще могу работать. Иногда даже в ночных клубах пою, на дискотеках, куда приходят молодые, не боюсь. И мне приятно от них слышать: «Ой, какие прикольные песни! Под них танцевали наши мамы и бабушки». Я выхожу на концертах и говорю: «Кто хочет со мной спеть? Пожалуйста, на сцену!» Однажды вышла бабушка 92 лет и говорит: «Милый, я первый раз вижу живого артиста!» Вышли еще несколько человек, пожилых женщин – девчонок, как я их называю. Мы такое шоу устроили, что молодые там умирали!

– Кстати, у вас с годами абсолютно не изменился голос. Вы действительно учились у какого-то знаменитого профессора и в 100 лет сможете петь так, как в 20…

– У профессора консерватории Ольховского. Это был действительно мастер высочайшего класса, певший в свое время с Шаляпиным и Собиновым. И когда он долго распевал нас, я его спрашивал: «Евгений Григорьевич, почему вы обращаете такое внимание на вокал, на постановку голоса, на дыхание, на резонаторы?» Он говорил: «Дорогой мой, вот когда тебе будет 45 лет, 60, ты меня вспомнишь». Кстати, через много лет, когда в консерватории отмечали его столетие, я вел праздничный концерт, и приехали его ученики, некоторым из которых было за 80. Как они пели! Как чисто звучал их голос! Вот что значит школа.

– Святослав Ещенко на своем концерте как -то рассказал забавный случай. Вы с ним выступали в совместном концерте, стояли за кулисами, а одна пожилая женщина из числа организаторов подлетела к вам с криками: «А вы кто такой?! У нас тут посторонним нельзя!!!» – «Я –Эдуард Хиль!» – «Врете! Хиль – молодой, высокий и красивый!» Байка?

– (Смеется.) Была такая история. Когда она услышала меня на сцене, узнала голос, потом очень переживала, извинялась… А вот раньше распрекрасное было время, когда все было наоборот – меня постоянно путали. Бывало, летим в самолете, мне чуть ли не каждый второй говорит: «Вы так похожи на певца… Хиля, ну как две капли воды!» Я смеюсь: «К сожалению, только похож!» А когда в итоге признавался, что я это я, – не верили. Ха-ха-ха! Приходилось петь…

– И напоследок. Знаю, что вы «закулисный хулиган» и мастер розыгрышей. Расскажите что-нибудь...

– За кулисами как-то встретил Эдиту Пьеху. Спрашиваю: «Что, все пьехаешь?», а она тут же парировала: «Да иди ты на хиль!»

– Эдуард Анатольевич, вашего внука тоже зовут Эдуард Хиль! Будет петь?

– (Улыбается.). Посмотрим, но это будет уже другой Хиль...